Краткая биография рыленков. Рыленков, николай иванович Война переменит маршрут

Н. И. Рыленков родился 2 (15 февраля) 1909 года в деревне Алексеевка (ныне Рославльский район, Смоленская область) в крестьянской семье. В 1926 окончил школу в Рославле, тогда же опубликованы его первые стихи. Работал сельским учителем. Окончил факультет литературы и языка Смоленского педагогического института (1933), в том же году вышел первый сборник стихов. Участник Великой Отечественной войны 1941-1945. Член ВКП(б) с 1945.Член правления СП РСФСР с 1958 года, секретариата СП РСФСР с 1965 года.Н. И. Рыленков умер 23 июня 1969 года. Похоронен в Смоленске на Братском кладбище.

Творчество

Печатался с 1926. Первая книга стихов - «Мои герои» (1933) . Автор сборников «Берёзовый перелесок» (1940), «Синее вино» (1943), «Книга полей» (1950), «Рябиновый свет» (1962) и др., нескольких поэм.Автор стихотворного пересказа «Слова о полку Игореве» (завершён в 1962, опубликован в 1963 в газете «Литературная Россия», в 1966 вышел отдельной книжкой и затем неоднократно переиздавался).Автор песен, рассказов, очерков, автобиографических и исторических повестей. Издал сборник статей «Традиции и новаторство» (1962).

Награды

Орден Ленина

Орден Трудового Красного Знамени

Медали

Сочинения

Мои герои, 1933

Дыхание, 1938

Зеленый цех, 1949

Стихотворения и поэмы, 1956, то же самое, в 2-х тт., 1959

Корни и листья, 1960

На озере Сапшо. Рассказы, 1966

Книга времени, 1969

Коктебельская элегия // «Звезда», 1976, №6

Стихотворения и поэмы, 1981

Издания[править | править исходный текст]

Избранные произведения. В 2-х тт., 1974

Собрание сочинений. В 3-х тт., 1985

Стихи Николая Рыленкова

***

Все в тающей дымке:

Холмы, перелески.

Здесь краски не ярки

И звуки не резки.

Здесь медленны реки,

Туманны озеры,

И все ускользает

От беглого взора.

Здесь мало увидеть,

Здесь нужно всмотреться,

Чтоб ясной любовью

Наполнилось сердце.

Здесь мало услышать,

Здесь вслушаться нужно,

Чтоб в душу созвучья

Нахлынули дружно.

Чтоб вдруг отразили

Прозрачные воды

Всю прелесть застенчивой

Русской природы.

Дай припасть к руке твоей, Россия

Скрылся день в туманы росяные,

Отпылали облаков края.

Вечная заботница моя.

Дай поцеловать твои мозоли,

Чтоб, как в детстве, сеном я пропах,

Чтоб навек остался привкус соли

На моих запекшихся губах.

Пусть войдёт мне в душу каждый шорох,

Каждый вздох в краю моём родном.

Я всю жизнь учусь в твоих просторах

Жить, как пахарь твой – грядущим днём.

Видел я не раз иные дали,

Но мечтал лишь об одном, любя, -

Чтоб друзья и недруги сказали,

Что характером я весь в тебя.

Мне таить перед тобой не надо,

Где я плакал, где дарил цветы.

Всё, что скрыто от чужого взгляда,

Материнским сердцем чуешь ты.

Освежит виски мои седые

Лишь твоя певучая струя.

Дай припасть к руке твоей, Россия,

Вечная заботница моя!

* * *

Я помню долг свой пред тобой, Россия,

Я не забуду никогда о нём.

Всего, чего просил и не просил я,

Ты вдоволь мне дала в краю родном.

Не всё как надо видевший сначала,

Теперь благодарю судьбу свою -

За то, что так упорно приучала

Ходить босым по жёсткому жнивью.

Дала постичь, как колются колосья,

Оберегая золотой родник…

Ведь если что-то сделать удалось мне,

Так потому, что я к жнивью привык.

Что кожу впору выдубило лето

И пропитало духом чабреца.

А чем с тобой я расплачусь за это,

Как не строкой правдивой до конца!

* * *

Русская земля

От хребтов Кавказа до Урала,

Дальними дорогами пыля,

Ты не раз на бой сынов скликала,

Русская земля!

Прибавляли сил им в дни печали

Полноводных рек твоих струи,

И врагам обиды не прощали

Сыновья твои.

И всегда, цела и невредима,

Сыновей бессмертьем наделя,

Ты вставала из огня и дыма,

Русская земля!

О тебе в столетьях песни громки,

Вся ты как певучая струна!

И наследье предков мы, потомки,

Приняли сполна!

Вот опять ковыль дымится бурый,

Лёгкими кистями шевеля,

Вот опять ты в бой нас шлёшь под бурей,

Русская земля!

Что ж! Иль мы не русские солдаты,

Иль военный клич отцов забыт?

Не простим насильникам проклятым

Мы твоих обид!

Где б не шли, судьбой твоей хранимы,

Смерть за смерть врагам твоим суля, -

Мужеством твоим укреплены мы,

Русская земля.

Мы друзей скликаем поимённо,

Под огнём испытанных солдат,

И над ними русские знамёна

На ветру шумят!

Помяни ж героев, в битвах павших,

Осени знамёнами Кремля

Колыбель отцов и дедов наших,

Русская земля!

Прокляни отныне и навеки

Дрогнувшим перед лицом врага, -

В дни, когда катили пламя реки,

Бросив берега.

И опять цела и невредима,

Сыновей бессмертьем наделяя,

Встанешь ты из пламени и дыма,

Русская земля!

Кутузов в пути

Что значит слава полководца?

Давным-давно он славой сыт,

Но вновь у каждого колодца

Вновь у крутого перевала

Враги справляют торжество…

Не царь, а родина призвала

В годину трудную его!

Чтоб ни случилось, чтоб ни сталось -

Готов он долг исполнить свой…

И вот спешит, забыв про старость,

К полкам в карете почтовой.

Столбы мелькают верстовые,

Поют и плачут бубенцы…

О, кто дорог твоих, Россия,

Найдёт начала и концы!

Кто может вычислить на карте,

Как дух сынов твоих велик?

Ещё увидит Бонапарте

Твой гневный, твой суровый лик!

…Текучим зноем дня нагреты,

Дороги стелются, пыля.

И он глядит в окно кареты

На перелески и поля.

Гремит кареты грузный кузов.

Полям конца и края нет…

«…Спешит Кутузов бить французов!» -

Бородачи кричат вослед.

Деревня, мостик… У колодца

Журавль скрипучий и тугой

А сердце бьётся, сердце бьётся,

Как колокольчик под Лугой.

Клятвопреступникам

Россия! Мы всюду твердим твое имя,

Священны твои седины и морщины,

Торжеств и печалей твоих годовщины

В великой твоей и суровой судьбе.

И, зрелость встречая, по праву мужчины

Мы клятву на верность давали тебе:

На верность твоим перелескам зеленым,

На верность малиновым зорям твоим,

На верность ночам соловьиным, бессонным,

На верность девическим взорам бездонным,

На верность надеждам, что с детства таим.

Пусть клятвопреступник на Русской равнине

Забудет о матери, друге и сыне, -

Их нет у него, ни друзей, ни родных.

Пусть каменным хлеб ему станет отныне,

Не даст утолить ему жажду родник.

Он в страхе падет, услыхав твое имя,

Созвучное с именем женщины той,

Что нас пеленала руками своими,

Что нас напитала сосцами своими,

Что нас согревала своей теплотой.

Левитан

Мы возмужаем и верней оценим

Простые краски, точные слова.

Вот снова светит в золоте осенним

Чуть тронутая солнцем синева.

И если ты художник, если зорок

Твой меткий глаз и обострён твой слух, -

Туманной тропкой выйди на пригорок,

Прислушайся и оглянись вокруг.

Перед тобой, как страницы босые,

Воспоминанья летние тая,

Бредут берёзы в дальние края,

А ветер тени путает косые,

Шумят грачи. Так вот она, Россия,

Смерть не страшна. Безделье хуже смерти.

С тоской не разлучается оно.

Раскинуто окно. И на мольберте

Укреплено тугое полотно.

Прозрачен день. Вглядись и кисти вытри.

Ты мастер. Будь расчётлив, строг и прост.

Есть тишина, есть краски на палитре,

Чтоб звон листвы перенести на холст.

Повесить паутинки золотые,

Пустить тропинки по полю витые,

Колючей щёткой выровнять жнивьё

И, оглянув пустынное жильё,

Забыть про всё. Перед тобой, Россия

Твоя любовь, бессмертие твоё.

Где б ни был ты – душа природы русской

Была с тобой. Ты позабыть не мог

Ни пруд забытый с мельницей-раструской,

Ни ветхий дворик, ни туманный стог.

Преодолев житейские тревоги,

Ты видел: сыновья моей земли

По каторжной Владимирской дороге

В распахнутое будущее шли.

Над их судьбой задумавшись впервые,

Ты вспомнил все тропинки полевые

И отсвет зорь на берегу ручья.

Ты понял: сны и чаянья людские

Такой же явью сделает Россия,

Твоя любовь, бессонница твоя.

* * *

Куда не посмотришь – родные

Открытые сердцу края.

Я весь пред тобою, Россия,

Судьба моя, совесть моя.

Не ты ли меня окружили

Простором лугов и поле,

Не ты ли меня подружила

С задумчивой музой моей!

Не ты ль полновесного слова

Открыла мне все закрома…

Я знаю – за это сурово

С меня ты и спросишь сама!

Не раз к твоему придорожью

Приду я от песенных рек,

Чтоб даже нечаянной ложью

Тебя не унизить вовек.

Так спрашивай строже – отвечу

За всё: за подруг и друзей,

За самую краткую встречу

С задумчивой музой моей.

За песни которым впервые

Внимают родные края…

Я весь пред тобою, Россия,

Судьба моя. Совесть моя!

* * *

Сын, возмужавший нежности стыдится,

В своей любви не уверяет мать,

Зато ни в чём пред нею не таится

И всё готов на суд её отдать.

А у меня уже виски седые

Моих раздумий бесконечна нить,

И я хочу без лишних слов, Россия,

Как с матерью, с тобою говорить.

* * *

Сугробов блёски слюдяные,

Небес морозных волшебство,

Но как тепло, моя Россия,

Мне от дыханья твоего.

Смолкают ветры за плечами,

Когда в отцовской стороне

Своими вещими очами

Ты прямо в душу смотришь мне.

Глядишь, о счастье не гадая,

Сама судьбу свою творя,

Как ветлы в инее, седая

И молодая, как заря.

Какими тайнами владеешь

Ты, возвышаясь над судьбой,

Что с каждым годом молодеешь

И молодеет всё с тобой.

Но тайн тебе скрывать не надо,

Твои все тайны на виду.

Ведь ты мечту любую рада

Зажечь, как новую звезду.

* * *

Ветер боя кусты завертит,

Вспыхнет яростный столб огня,

И, как жаркое жало смерти,

Вражья пуля кольнёт меня.

Побелеют губы сухие,

Но, глаза устремив в зарю,

Трижды имя твоё, Россия.

Как молитву, я повторю.

И тогда, – я знаю заранее, -

Ты откроешь мне все пути,

Чтобы мог я, забыв о ране,

Через поле смерти пройти.

* * *

Золотое облако зноя,

Запах трав – медовый, хмельной.

Небо русское расписное

Распахнулось передо мной.

И прошу я, как в дни былые,

В нескудеющем свете дня:

Солнце жизни моей, Россия,

Укрепи на битву меня.

Николай Иванович Рыленков (2.02.1909 – 23.06.1969) – русский поэт, прозаик, переводчик, один из основателей смоленской поэтической школы. Николай Рыленков родился в деревне Алексеевка Рославльского уезда Смоленской губернии, рано остался без родителей. Закончил Смоленский педагогический институт, о чем на фасаде его здания установлена мемориальная доска работы скульптора А. Г. Сергеева.

Прибыл в Смоленск в середине 20-х годов. Здесь Рыленков входит в университетский кружок, в газете «Рабочий путь» публикует первое стихотворение «Толока», вышедшее без ведома молодого автора под названием «Взаимопомощь» (14.11.1926 г.). С середины 30-х годов до начала Великой Отечественной Войны выходит в свет 6 поэтических книг, первая «Мои герои» (1933 г.). Наиболее значительным является итоговый сборник «Березовый перелесок» (1940 г.), в нем определились основные темы поэзии Рыленкова, которым он сохранил верность на протяжении всего творческого пути: русское искусство, русская природа, русская история.

С 1934 года Рыленков – Делегат I съезда советских писателей от Смоленской писательской организации. С первых дней Великой Отечественной Войны – на фронте: командир взвода в саперном батальоне, военный корреспондент фронтовой печати. Историческая тема вбирает в себя с этого времени и военную тему. С 1943 по 1945 года публикует 4 сборника стихов: «Прощание с юностью», «Синее вино», «Отчий дом» и «Смоленские леса». Сразу после освобождения Смоленска возвращается в родной город. Активно участвует в жизни писательской организации, являясь долгие годы её председателем, избирался делегатом ряда съездов советских писателей.

В послевоенные годы выходит более 30 поэтических и прозаических книг Рыленкова. В 1969 году опубликованы последние прижизненные сборники «Снежница» и «Журавлиные трубы».

В середине 50-х годов возвращается к прозе. Одна из книг, привлекшая наиболее читательское внимание, – повесть о событиях Великой Отечественной Войны «На Старой смоленской дороге».

В 60-е годы обращается к жанру лирической прозы: выпускает книгу о писательском мастерстве, том очерков, эссе и литературных портретов «Душа поэзии» и «Дорога уходит за околицу».

В 1962 году завершает работу над литературным переложением «Слова о полку Игореве». В 50-60-е годы плодотворно занимается переводческой деятельностью. Смоленску, его земле и труженикам посвящает многие произведения, свой труд соизмеряет с трудом землепашца, хлебороба.

В последние годы жизни разрабатывает новый для себя жанр эпитафии. Стихи Рыленкова выбиты на камне в Кутузовском саду у крепостной стены (сквер Памяти Героев) и на памятнике Скорбящей матери в Реадовке. На фасаде зданий в Запольном переулке, дом 4 и по улице Нахимсона, дом 16 – мемориальные доски (скульптор А. Г. Сергеев).

Библиография:

О творчестве Н.И.Рыленкова:

А. В. Македонов «Очерки советской поэзии» – Смоленск, 1960 г.

Л. С. Доброхотова, В. А. Крюкова, Ю. В. Пашков «Николай Иванович Рыленков» – рекомендательный указатель литературы – Смоленск, 1969 г.

Г. С. Меркин «Лирика Н. И. Рыленкова» – Смоленск, 1971 г.

Е. И. Осетров «Муза в березовом перелеске» – Смоленск, 1971 г.

В. А. Звездаева «Николай Рыленков» – Смоленск, 1994 г.

Николай Иванович Рылнков (1909-1969) - русский советский поэт.

Биография

Н. И. Рыленков родился 2 (15) февраля 1909 года в деревне Алексеевка (ныне Рославльский район, Смоленская область) в крестьянской семье. В 1926 окончил школу в Рославле, тогда же опубликованы его первые стихи. Работал сельским учителем. Окончил факультет литературы и языка Смоленского педагогического института (1933), в том же году вышел первый сборник стихов. Участник Великой Отечественной войны 1941-1945. Член ВКП(б) с 1945.

Член правления СП РСФСР с 1958 года, секретариата СП РСФСР с 1965 года.

Творчество

Лирика тяготеет к классическим и фольклорным традициям.

Награды

орден Ленина (14.02.1969)
орден Трудового Красного Знамени (28.10.1967)
медали

Сочинения

Мои герои, 1933
Дыхание, 1938
Колосья. Смоленск, 1937
Истоки. Смоленск, 1938
Березовый перелесок. Смоленск, 1940
Прощание с юностью. М., 1943.
Отчий дом. М., 1944
Сотворение мира. М., 1946
Наступление весны. Смоленск, 1947
У разоренного гнезда. Смоленск, 1947
Зеленый цех, М., Советский писатель, 1949
Книга полей. Смоленск, 1950
Стихи и поэмы. Смоленск, 1952
На старой Смоленской дороге. Смоленск, 1953
Стихотворения. М., 1953
Постоянство. Смоленск, 1954
Родник. Смоленск, 1957
Август. М., 1958
Стихотворения и поэмы, 1956,
Коренной человек. Смоленск, 1958
Лирика. М., 1958
Корни и листья, М., Советский писатель, 1960
Книга верности. М., 1961
Жажда. М., 1961
Рябиновый свет. М., 1962
Традиции и новаторство. М., 1962
Великая Росстань. Смоленск, 1963
Волшебная книга. М.,1964
Стихотворения. М., 1964
Пятое время года. М.,1965
Сказка моего детства. М., 1965
На озере Сапшо. Рассказы, М., Советская Россия,1966
Дорога уходит за околицу. М., 1968
Снежница. М., 1968
Душа поэзии. М., 1969
Книга времени, 1969
Повести и рассказы. М., 1969
Коктебельская элегия // «Звезда», 1976, № 6
Стихотворения и поэмы, 1981

Издания

Избранные произведения: В 2-х тт. - М.: Художественная литература, 1974.
Собрание сочинений: В 3-х тт. - М.: Современник, 1985.
Стихотворения и поэмы в 2-х томах. - М., 1959.

Николай Иванович Рыленков родился 2 (15) февраля 1909 года в деревне Алексеевке Рославльского уезда Смоленской области. В поэзии Рыленкова Алексеевка живёт под именем Ломжи, так называли свою деревню сами жители.

В биографических повестях «Сказка моего детства», «Мне четырнадцать лет», «Дорога уходит за околицу» Рыленков с впечатляющими подробностями рассказал о поре своего становления, как человека и как будущего художника слова. Пожалуй, наиболее интересны в этих повестях наблюдения над крестьянской речью, над словарём крестьянина, заключающим в себе вековой опыт трудовой и духовной жизни русского народа. «Слова крестьянского обихода, - признаётся писатель, - мне всегда казались удивительно точными и ёмкими». Вглядываясь в своё деревенское детство, Николай Рыленков открывает в нём десятки родников, питавших его жадную до всего нового душу. Тут и колоритные ломненские мужики и бабы с их поразительным уменьем понимать душу земли. Тут и река, и поле, и лес с их таинственной и молчаливой жизнью, тут и школа, где деревенскому мальчику впервые открывается волшебная власть поэтического слова.

В говоре смоленского крестьянина затейливо переплелись и русское, и украинское, и белорусское начала. Это и определило языковой колорит лирики раннего Рыленкова. Молодой поэт черпал из фольклора трёх братских народов.(…)

В 1930 году Николай Рыленков поступает в Смоленский педагогический институт. Он входит в литературную среду областного города, славного своими культурными традициями, печатается в областных журналах «Наступление» и «Западная область», знакомится с Михаилом Исаковским , Александром Твардовским , с которыми потом его будет связывать долгая и крепкая дружба.

В 1933 году выходит первая книжечка поэта «Мои герои». Отличительной особенностью этой книги было стремление создать поэтическую биографию нового селянина. В традиции деревенской лирики тридцатых годов, решительно утверждавшей «невыдуманность» лирического героя, обязательно дававшей ему имя и биографию, Рыленков в своём первом сборнике сделал особый нажим на «биографии». Разделы книги имели характерные названия: «Биографии моих героев», «Соревнование героев», «Герои на досуге». Репортажи о своих земляках поэт делает в привычном стиле тогдашней «газетной» поэзии. Доброжелательные отклики на первую книгу недолго вводили в заблуждение молодого поэта. Он понял, что публицистика не его стихия, что лучше всего и самобытнее всего он может выразить себя в лирике, в пейзаже, в картинном изображении родной смоленской природы.

Начались долгие и напряжённые поиски своего стиля, своей самобытной манеры письма.(…) Его лирика чурается резких красок и изощрённой метафоричности, рисунок его стиха прост, движение чувства естественно, и главное, он умеет соединить незримой связью душу природы и душу человека.

В лирике Николая Рыленкова видна прежде всего интеллигентность. Но эта интеллигентность не чурается своей крестьянской родословной, дорожит связью с народным словом, с народным взглядом на жизнь, ценит крестьянскую сдержанность и немногословность. В иерархии поэтических ценностей у Николая Рыленкова на первом месте природное, типовое, а не субъективно-личностное. Самобытности он добивается не яростным утверждением непохожести на других, а отбором таких слов, которые несут в себе одновременно естественность и свежесть, которые убеждают не криком, а искренностью и сердечностью.

Он уже в начале пути открыл ту истину, что образное изощрение, стилевая судорожность могут поразить и ошеломить читателя, могут на время захватить его своей экстравагантностью, но участвовать в строительстве души человека они не могут, поскольку весь строительный материал они израсходовали на самоутверждение.

В раздумьях об истинном и ложном в поэзии, о предназначении поэта Николай Рыленков обращается к опыту великих предшественников, стремясь постичь тайну их вековечного слова. Так появляются стихи, посвящённые Ломоносову , Пушкину , Некрасову , Горькому. Ломоносова он сравнивает с «беломорским ветром молодым». И для характеристики Некрасова использует образ ветра, который «рвётся в окно кабинета». Конечно же это не случайно. Связь с жизнью, с «ветром века» - вот что, по Рыленкову, не в последнюю очередь определяет жизненность и долговечность слова.

В предвоенные годы Рыленковым были написаны и выпущены книги лирики «Встречи», «Дыхание», «Истоки», «Берёзовый перелесок». Особое место в его раннем творчестве заняли поэмы «Земля» , «Ананья из старой Ломжи» и «Великая замятня» .

Довоенный период творчества Николая Рыленкова можно рассматривать как «вступление в судьбу». Поэт обозначил границы своего «месторождения», поставил какие-то вехи, заявил о себе как о самобытном лирике, но сделал пока мало, и не всё из сделанного с отчётливостью выявило его самобытность. В отличие от своего земляка и друга Александра Твардовского , сразу и решительно заявившего о себе как об одном из интереснейших и значительнейших поэтов советской эпохи, Николай Рыленков шёл к своему успеху, к своему признанию дорогой долгой и нелёгкой. Он не взлетел на вершину Парнаса, а трудно поднимался на неё по крутым ступеням, выщербленным поэтами предшествующих веков.

Он растянул на целых полтора десятилетия период своего ученичества. Не торопясь создал он за эти годы и свой образный словарь, и свою особую интонацию лирической беседы. К наиболее характерным особенностям его поэтического метода относится раскрытие внутреннего мира человека через явления и образы природы. Тут, следуя лучшей традиции русской классической поэзии, Николай Рыленков нащупал свою тропу и шёл по ней всё увереннее и увереннее. Рыленковскую метафоричность я назвал бы крестьянской, если бы в ней не присутствовали черты и книжности, и высокого профессионального опыта.

Типичный приём для Рыленкова - сравнить, казалось бы, внешне весьма отдалённо схожее, но в какой-то внутренней сути очень помогающее «заглублению» поэтической мысли. «Где бродит облаков медлительное стадо и ветер, как пастух, идёт за ним, трубя», «Медлительных минут мохнатые шмели едва-едва ползут, отяжелев от зноя», «Словно камни в колодец, летят в тишину голоса», «А ты стоишь тиха, как тайный вздох ребёнка», «Золотое яблоко зноя». Тут нет вычурности и манерности, тут видна зоркость и свежесть взгляда.

О чём бы ни писал Николай Рыленков, в какие бы высокие области духа ни уводил нас, он всегда держит при себе слово, которое возвращает нас на землю, в мир трудовой жизни, в мир, где человек и природа живут «по соседству».

На рассвете проснуться и, выпив стакан молока, торопливо пройти на крыльцо через тёмные сени, посмотреть, как заря подожгла за рекой облака, и послушать, как ветер шумит в развороченном сене. Как роса опадает прозрачными каплями с куп придорожных ракит, у которых заря на примете… И почувствовать сердцем, что день этот будет не скуп, приносящий удачу тому, кто встаёт на рассвете. Разве этого мало, моя дорогая, скажи, разве нашей любви не просторно, ответь, дорогая. Предвещая погоду, трещит перепёлка во ржи, и дорога желтеет, за дальний курган убегая.

Стихотворение написано в предвоенном 1940 году. Оно как бы подводит итог всей предвоенной «школе» Николая Рыленкова. Лирика его обрела, наконец, черты зрелости, самобытности. Он овладел трудным искусством соединять в лирической миниатюре «небесное» и «земное», философию и быт, высокое книжное слово и простонародное словцо, любопытно глядящее из оконца сельской избы.

И на фронте Николай Рыленков оставался лириком, не столько живописующим батальные сцены, сколько рисующим мир чувств и настроений воина. (…)

Военная лирика Николая Рыленкова была такой же негромкой, «домашней», как и его лучшие довоенные стихи. И это делало её куда более слышной, чем сотни и сотни «фанфарных» стихов, наполненных «шумом битв», «яростью атак» и «скрежетом металла». Он увидел на войне то, что проглядели многие другие поэты, замечавшие лишь «масштабное» и «героическое». Он увидел, как комбат читает в землянке «Илиаду», как кукушкин сон и зверобой беззаботно растут у фронтовой переправы. Он услышал сладкий запах костра на холоде и плач мальчишки, только что совершившего взрослый подвиг.

Пятидесятые и шестидесятые годы были важнейшими в творческой биографии Николая Рыленкова. Он вступил в эти годы зрелым мастером, располагавшим богатым арсеналом поэтических средств для решения творческих задач, многогранным жизненным опытом и большой эрудицией, позволявшей ему легко ориентироваться в океане мировой поэзии.

С особой силой талант Рыленкова раскрылся в его любовной и пейзажной лирике. Такие его книги, как «Корни и листья», «Жажда», «Рябиновый свет», «Пятое время года», «Снежница», отмечены печатью подлинной самобытности и высокой поэтической культуры. Он воспел срединную Россию, родную ему Смоленщину с удивительной лирической проникновенностью.

Скрылся день в туманы росяные, отпылали облаков края, дай припасть к руке твоей, Россия, вечная заботница моя. Дай поцеловать твои мозоли, чтоб, как в детстве, сеном я пропах, чтоб навек остался привкус соли на моих запёкшихся губах.

Привкус соли остался на многих лирических стихах Николая Рыленкова, той соли, без которой поэзия превращается в пресное, сухое «печево». Мастерство зрелого Рыленкова включало в себя и основательное знание жизни, и основательное знание ремесла.

«В последние годы, - писал поэт в своей «Автобиографии», - я вернулся к своим прежним, мирным лирическим темам, но вернулся уже с другим подходом - обогащённый суровым опытом».

Важнейшую часть послевоенной лирики Николая Рыленкова составляют его песни.

Подготавливая к изданию в 1974 году двухтомник избранных произведений, Николай Рыленков выделил песни в специальный раздел - «Книгу песен», которая шла у него за «Книгой юности», «Книгой встреч», «Книгой верности» и «Книгой признаний». Если бы даже Рыленков не написал ничего другого, кроме этих песен, он по праву входил бы в число наиболее самобытных современных лириков. Читателю хорошо известны ставшие, по сути, уже народными песни Николая Рыленкова «Ходит по полю девчонка» , «То ли гречка цветёт, то ли речка течёт» , «Под окном шумит рябина» , «Мы с подружкой жили дружно» , «Мне не жалко полушалка» , «Отцвела черемуха» и другие. Учась у Михаила Исаковского и Александра Прокофьева искусству лирической песни, Рыленков сумел создать свой неповторимый песенный мир, в котором молодое чувство любви выражено с какой-то стыдливой решительностью и угловатой прямотой. Незатёртость песенного языка, естественность лирического чувства, наивное лукавство тона, близость к народной этике и эстетике обеспечили песням Рыленкова завидное долголетие.

В лирике пятидесятых и шестидесятых годов Николай Рыленков становился всё более размышляющим поэтом. Его раздумья о Родине, о стране детства, о смысле бытия, о преемственности поколений, об отечественной истории, об ответственности человека перед прошлым и будущим очень созвучны нравственно-этическим исканиям поэзии сегодняшнего дня, с её обострённым чувством правды, творческом поведении. (…)

Завершая круг своего развития, Николай Рыленков мыслью обращается к тем же далям и тем же людям, с которыми было связано начало его поэтической судьбы. Адрес его поэзии остался неизменным. Слово его не меняло прописки. Он писал в «Автобиографии»: «Я всегда с благодарностью буду вспоминать часы и дни праздничных встреч с друзьями на берегах Байкала или у подножья снежных вершин Кавказа, но обдумывать пережитое приеду на берег какой-нибудь безымянной речки в глубине Смоленщины. Чтобы проверить себя, чтобы собраться с мыслями, мне всегда нужно было побродить по заросшим иван-чаем берёзовым опушкам, посидеть с косарями у догорающего костра, послушать доносящиеся издалека девичьи песни».

Николай Иванович Рыленков умер 23 июня 1969 года, подготавливая к печати новый сборник стихотворений «Журавлиные трубы». Он похоронен в Смоленске, родном городе, с которым связана вся его творческая жизнь.

Средневековый философ утверждал, что поэзия «способствует сохранению отечества и нас самих». Великие перепады духовной и социальной жизни двадцатого века всё более заставляют думать, что поэзия прежде всего должна способствовать сохранению отечества в нас самих. Стихи, если они рождены высоким гражданским чувством, поселяют в сердце человека образ Родины, прекрасный образ родной земли и родного неба, овеянных полынными ветрами пережитого.

(…) В плеяде деревенских лириков Николай Рыленков был не самой яркой звездой. Но ровный свет его поэзии с годами не потускнел, а скорее даже увеличил силу своей светимости. Слово Рыленкова прошло суровое испытание временем и встречается ныне с новым читателем на правах доброго друга и советчика. Николай Рыленков не ушёл в «запасники» литературы, он продолжает оставаться живым, самобытным явлением нашей лирики. (…)

Поэзия Николая Рыленкова в лучших своих образцах несёт нам аромат поля и луга, звон лесного ручья и шелест придорожного татарника, журавлиный крик осенних перелесков и деловитое бормотанье весенней реки.

Поэзия Николая Рыленкова несёт нам образ Родины. Она помогает душе очнуться от беспамятства, открывает слуху голоса живой жизни, а глазам дали родного пространства.

Поэзия Николая Рыленкова способствует сохранению в нас отечества и поэтому вправе рассчитывать на наше внимание и нашу любовь.

Виктор Кочетков. «Рыленков Н. И. Стихотворения (1924-1969). М., Советская Россия, 1988»

РЫЛЕНКОВ, Николай Иванович - русский советский поэт. Член Коммунистической партии с 1945. Сын крестьянина. Работал в сельсовете, учительствовал. Печататься начал в середине 20-х гг. Окончил факультет языка и литературы Смоленского педагогического института (1933). Тогда же опубликовал первую книгу стихов «Мои герои». Участник Великой Отечественной войны. Автор поэтических сборников: «Березовый перелесок» (1940), «Синее вино» (1943), «Книга полей» (1950), «Корни и листья» (1960), «Жажда» (1961), «Рябиновый свет» (1962) и других. Рыленкову принадлежат повесть в стихах «Земля» (1936), поэмы «Великая Замятня» , «В родном краю» , «Большая дорога» и др. В лирике Рыленкова запечатлено богатство русского пейзажа - акварельные краски ранней весны и поздней осени, тёплые тона цветущего лета, «золото и синь» сентябрьских рощ, «целомудренная белизна» первого снега. Все эти картины складываются в единый образ Родины, проникнутый светлым мироощущением нового человека, творца и труженика. По форме лирика Рыленкова тяготеет к классической и фольклорной традициям; в ней ощутима связь с творчеством поэтов - земляков Рыленкова - А. Твардовского и М. Исаковского . В 40-50-е гг. Рыленков писал также прозу: повести о детских годах, о деревенском быте - «Сказка моего детства», «Волшебная книга»; о людях Смоленщины в годы войны - «Великая Росстань» (1949) и др., историческую повесть «На старой Смоленской дороге» (1953), рассказы, очерки. Рыленкову принадлежат также песни («Ходит по полю девчонка» и др.), стихотворный пересказ «Слова о полку Игореве» (1966), сборник статей «Традиции и новаторство» (1962).

Соч.: Избранное, Смоленск, 1946; Стихи и поэмы, Смоленск, 1952; Стихотворения, М., 1953; Стихотворения и поэмы, М., 1956; Стихотворения и поэмы, т. 1-2, М., 1959; На озере Сапшо. Рассказы и были, М., 1966; Стихотворения, М., 1964; Волшебная книга. Повести. Рассказы, М., 1964; Избр. лирика. 1926-1964, М., 1965; Страницы жизни. (Автобиография), в кн.: Сов. писатели, т. 3, М., 1966; Дорога уходит за околицу. Повесть. Рассказы. Очерки, М., 1968; Снежница. Стихи, М., 1968; Книга времени. Стихи, М., 1969.

Лит.: Оснос Ю., История и поэзия, «Октябрь», 1956, № 8; Македонов А., О Николае Рыленкове и о путях новаторства, в его кн.: Очерки сов. поэзии, Смоленск, 1960; его же, О стихах Николая Рыленкова, «Звезда», 1960, № 1; Аннинский Л., Перед десятым шагом, «Лит. газета», 1962, 8 февр.; Осетров Е., Певец родной земли, «Мол. гвардия», 1959, № 2; Дементьев В., В краю волшебном ремесла, «Вопр. лит-ры», 1967, № 12; Приходько В., Пора страды, «Лит. газета», 1968, 3 июля; Ушаков Н., Заветный ключ, «Лит. Россия», 1969, 14 февр.; Сурков А. , Песнь о родной земле. Николаю Рыленкову - 60 лет, «Правда», 1969, 15 февр.; Доброхотова Л. С., Крюкова В. А., Пашков Ю. В., Николай Иванович Рыленков. Рекомендательный указатель лит-ры, Смоленск, 1969.

Л. К. Швецова

Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 6. - М.: Советская энциклопедия, 1971

Автопортрет

Сказали б знакомые просто

На ваши расспросы в ответ:

«Сутулый, высокого роста,

С лицом без особых примет.

Совсем не похож на поэта,

Что вводит в волшебный чертог...»

Случайно услышав всё это,

Не много б добавить я смог.

Конечно, знакомые правы,

Я в этом признаться готов.

Как Лель из зелёной дубравы,

Не шёл я в венке из цветов.

Весной не играл на свирели,

А в поле за плугом ходил,

В дубраву, где иволги пели,

Пегаску в ночное водил.

В разлужьях на речке Корчёвке

Росистые травы косил

И навек запомнил ночёвки

В копне, что под вечер сложил.

Отведав шмелиного мёду,

Где шепчет ветла в забытьи,

Я пил родниковую воду,

Что слаще Кастальской струи.

Не в счастье находки случайной,

Ключи ко всему подобрав, -

В труде постигал я все тайны

Родимых полей и дубрав.

Что мне до поэтов, влекомых

В заоблачные края!..

К словам моих добрых знакомых

Бессмертие

Что я? Сосуд скудельный, горстка праха?

Нет, я зерно, живая связь времён.

Гром топоров и колокольный звон

Я помню от княженья Мономаха.

За мной судьба недаром шла, как сваха.

Стрелой ужален и копьём пронзён,

Я падал в битвах, попадал в полон,

А хлеб мой рос и пряла лён мой пряха.

Мне на Москве за бунт грозила плаха,

Отходную читал мне дьяк-неряха,

А я всё жил, жил со всего размаха,

Кормя Россию и шатая трон.

И верил я, что в руку будет сон.

Сто раз истлела на плечах рубаха,

Пока я снова в муках был рождён,

И потому - гляжу вперёд без страха,

С родной землёй навеки обручён.

Бой шёл всю ночь, а на рассвете...

Бой шёл всю ночь, а на рассвете

Вступил в село наш батальон.

Спешили женщины и дети

Навстречу к нам со всех сторон.

Я на околице приметил

Одну девчонку, лет пяти.

Она в тени столетних вётел

Стояла прямо на пути.

Пока прошли за ротой рота,

Она не опустила глаз

И взглядом пристальным кого-то

Разыскивала среди нас.

Дрожал росой рассвет погожий

В её ресницах золотых:

Она на дочь мою похожей

Мне показалась в этот миг.

Казалось, все дороги мира

Сошлись к седой ветле, и я,

Себя не помня, крикнул: «Ира,

Мой птенчик, ласточка моя!»

Девчонка вздрогнула и, глядя

Колонне уходящей вслед:

«Меня зовут Марусей, дядя», -

Сказала тихо мне в ответ.

«Марусей? Ах, какая жалость!» -

И поднял на руки её.

Она к груди моей прижалась,

Дыханье слушала моё.

Я сбросил груз дорожных тягот

(Ну что же, Ира, не ревнуй!),

Всю нежность, что скопилась за год,

Вложил в отцовский поцелуй.

И по дорогам пропылённым

Туда, где дочь меня ждала.

про войну

В былые дни звалась поэзия витийством...

В былые дни звалась поэзия витийством,

Ей было в облаках положено витать,

Она ж на землю к нам сошла, как благодать,

В любви благословлять и в бой сопровождать,

Пот утирать в пути крутом и каменистом,

Святую жажду правды утолять

И веру в красоту земную утверждать

То стебельком ростка, то деревом ветвистым.

Но нетерпеньем ей не надо досаждать...

А что как в облака она уйдёт опять?

В переулке пустынном, в бревенчатом домике...

В переулке пустынном, в бревенчатом домике

Поселиться хотел бы я после войны,

Чтоб, листая поэтов любимые томики,

Пить, как мятные капли, отстой тишина.

Только в городе том, где рождён я и вынянчен,

И в помине бревенчатых домиков нет.

Словно в сказке от страшного Змея-Горыныча -

От войны там остался дымящийся след.

Знаю я, что просторна, светла моя Родина,

Что найдётся и мне уголок тишины,

Но затем ли дорога разлуки мной пройдена,

Чтоб оставил я город мой после войны?

Будет сердце крепиться, но, как ни крепись оно,

Всё равно - наши сны мы забыть не вольны...

Видно, было уж так на роду мне написано

Век искать тишины и не знать тишины.

В саду

В саду всю ночь костры горят,

Там тёплый дым, пахуч и розов,

Укутал яблони до пят

От майских утренних морозов.

Садовник знает, как жесток

Весенний утренник бывает,

Что чуть раскрывшийся цветок

Своим дыханьем убивает.

Но, как бы ни был он суров,

Чтоб юный сад не знал увечий,

Довольно дыма от костров,

Тепла заботы человечьей.

И я недаром мудрость чту

Тех, кто сады хранит весною:

Нежней, чем яблоня в цвету,

Ты вновь встаёшь передо мною.

Глаза открытые ясны,

Всё добрый день им предвещает,

Но я-то знаю, что весны

Без заморозков не бывает!

Чтоб страшный сон, мечты губя,

Вдруг не подкрался к изголовью,

Как тёплым облаком, тебя

Я окружу моей любовью.

В суровый час раздумья нас не троньте...

В суровый час раздумья нас не троньте

И ни о чём не спрашивайте нас.

Молчанью научила нас на фронте

Смерть, что в глаза глядела нам не раз.

Она иное измеренье чувствам

Нам подсказала на пути крутом.

Вот почему нам кажутся кощунством

Расспросы близких о пережитом.

Нам было всё отпущено сверх меры:

Любовь, и гнев, и мужество в бою.

Теряли мы друзей, родных, но веры

Не потеряли в Родину свою.

Не вспоминайте ж дней тоски, не раньте

Случайным словом, вздохом невпопад.

Вы помните, как молчалив стал Данте,

Лишь в сновиденье посетивший ад.

В этом мире, где утром росистым...

В этом мире, где утром росистым,

Соловьиным разбуженный свистом,

Я весну прочитал по складам

И за песней пошёл по следам -

По лугам и дубравам тенистым,

По полям твоим, Русь, колосистым,

По бессонным твоим городам, -

Ни архаикам, ни модернистам

Я находок своих не отдам.

В юности мы спрашивали часто:

На какой тропе искать нам счастья?

И постигли, побродив по свету,

Что особых троп у счастья нету.

Где б ни шли мы — счастье с нами рядом,

Только надо видеть зорким взглядом,

Только слышать чутким ухом надо,

Чтоб узнать его, моя отрада.

Счастье — непредвиденный заране

Огонёк, мерцающий в тумане,

В знойный полдень родничок студёный,

Путь далекий, до конца пройдённый.

Сладкий вздох перегоревшей муки,

Верность, сохраненная в разлуке,

Встреча у отцовского порога,

А наутро — новая дорога.

Новые тревоги и заботы,

Новых троп крутые повороты,

Что всегда ведут к родному краю,

А иного счастья я не знаю.

Взвесят критики все: и терпенье и труд...

Взвесят критики все: и терпенье и труд,

Средь хороших и разных мне место найдут.

Отдохни, мол, Кастальскому внемля ключу...

Но и тут своих критиков я огорчу.

Заскучаю, с почётного места сбегу -

Погостить у весны на заречном лугу.

С летом выпить кваску на колючей стерне...

Пусть гадать погодят на моей седине!

Влекут из вьюжных дебрей декабря...

Влекут из вьюжных дебрей декабря

Нас оттепели так же, как морозы.

Мороз - поэт. Он сеет блеск, творя,

А оттепель - образчик трезвой прозы.

Их прелесть ценим по контрасту мы,

Как двух отличных мастеров картины,

Но слякоть, лужи посреди зимы -

Всегда, как слёзы лживые, противны!

Вновь сквозь дым паровоза...

Вновь сквозь дым паровоза

Чую горечь берёз,

А запахло берёзой -

Время сеять овёс.

И стою у окна я,

Чтоб поближе к весне.

Тяга, что ль земляная

Пробудилась во мне?

Все поля и полянки

Мне весной по пути,

На любом полустанке

Здесь готов я сойти,

С трактористами вместе

Ночевать, зоревать,

Первым сельские вести

От грачей узнавать,

Ждать с туманного плёса

Тёплых ливней и гроз.

Распустилась берёза -

Время сеять овёс.

Война переменит маршрут...

Война переменит маршрут,

И вовремя, без опозданий

Сапёры придут, уберут

Обломки разрушенных зданий.

Ты будешь стоять и вокруг

В тиши озираться, волнуясь...

И вот под обломками вдруг

Сапёры найдут твою юность.

Ты помнишь - пропала она

Во время той первой бомбёжки,

Когда отцвела тишина

На жёлтой садовой дорожке.

Так пусть же разделит она

Солдатскую горькую славу

И будет погребена

По воинскому уставу.

Волос каштановые пряди...

Волос каштановые пряди

Посеребрит весенний дождь,

Когда давнишней дружбы ради

Легко по гулкому перрону

С тобою об руку идя,

Я встречных локтем не затрону

И не почувствую дождя.

Ты быстро-быстро, как по книжке,

Расскажешь в сутолоке дня,

Что всё в старинном городишке

Переменилось без меня,

Что мне ни улицы, ни дома,

Где мы расстались, не найти.

Но оглянусь я - как знакомо

Всё, что возникло на пути!

Вокзал, привставший на колоннах,

Чтоб вдаль взглянуть через дома,

Кольцо садов густо-зелёных

На склонах древнего холма.

Моста железное плетенье,

Летучий блеск струи живой

И тополей косые тени

На влажно-синей мостовой.

По лужам брызнут искры света,

И я спрошу, замедлив шаг:

Когда и где я видел это,

Не на твоих ли чертежах?

Нет, даже спрашивать не буду!

Поруке верен круговой,

В разбеге улиц, всюду-всюду

Я узнаю характер твой.

В твоём слегка смущённом взгляде

Открою всё, чем мир хорош...

Я верю - давней дружбы ради

Ты вновь встречать меня придёшь.

Ведь ты, как будущность, близка мне,

Как этот светлый дождь весны,

Как то, что даже в мёртвом камне

Запечатляет наши сны.

Всё в материале ясно кустарю...

Всё в материале ясно кустарю,

Он знает, что начать с какого краю.

А я из плоти собственной творю,

Я сам себя, как материал, кромсаю.

О, сколько раз я кровью истекал,

Сгорал и восставал на пепелище,

Чтоб, выйдя из магических зеркал,

Двойник мой жил смелей меня и чище.

Меня друзья и близкие простят,

Идущие всю жизнь со мною рядом,

За то, что отвечал им невпопад,

Смотрел на них отсутствующим взглядом.

Я за терпенье их благодарю,

Но если надо - всё начну сначала.

Завидовать не стану кустарю,

Чтоб под конец душа не заскучала.

Глухо охают пушки во мраке...

Глухо охают пушки во мраке,

Тяжко стонет земля в забытьи.

В ожиданье сигнала атаки

Снова письма читаю твои.

Пусть огарок чадит, догорая,

Пусть землянка сырая тесна.

Эта ночь у переднего края

За пределами яви и сна.

Вдруг от строк твоих, милых и грустных,

Просветлеет вдали небосклон,

И опять я студент-первокурсник

И в тебя по-смешному влюблён.

В тёмный угол забившись с тетрадкой,

Сторонясь любопытных друзей,

Я стихи сочиняю украдкой

О ровеснице русой моей.

Я не вправе назвать твоё имя,

Но ровесница русая - ты,

Завладевшая снами моими,

Встав звездой у рассветной черты.

И в мечтах, по-ребячьи туманных,

Смутный сон наяву полюбя,

Я клянусь, как клянутся в романах,

Что готов умереть за тебя.

Знаю, ты улыбнёшься на это,

Скажешь просто: «Зачем умирать?»

Одиноко дождавшись рассвета,

Я заветную прячу тетрадь.

Как всё близко. А минуло ровно

Десять щедрых любви нашей лет...

Раздвигая накатника брёвна,

Бьёт в лицо ослепительный свет.

Глухо охают пушки во мраке,

Пролетают снаряды трубя.

Я сигнал различаю к атаке,

Я готов умереть за тебя.

Деревья

Сиротское детство, чужая семья,

Ни ласки, ни доброго слова.

Казалось, душа очерствеет моя,

В молчанье замкнуться готова.

Но так не случилось. От доли такой,

Когда невтерпёж становилось,

Я в лес убегал, что шумел за рекой,

Судьбе не сдавался на милость.

Была там другая семья мне дана

Под кровом туманно-зелёным.

Там мог без оглядки открыть я до дна

Всю душу берёзам и клёнам.

Я знал, что меня не обидят они,

Глубинные думы лелея,

И, сбросив томительный груз в их тени,

На мир я глядел веселее.

С тех пор не одну перешёл я межу,

Давно седина серебрится,

А чуть затоскую - и в лес ухожу,

Берёзам да клёнам открыться.

Дождь, по кустам пробегавший и падавший...

Дождь, по кустам пробегавший и падавший,

Остепенился, ушёл на закат.

Кажется, до колокольчиков, ландышей

Только дотронешься - и зазвенят.

Звон серебристый рассыплется по лесу,

В травы ночные войдёт и в цветы,

И меж деревьев на лунную полосу

Тени протянутся из темноты.

Тише, прислушайся, не показалось ли,

Что возвращается юность твоя?

Это запели в берёзовой заросли

Песни любовные два соловья.

Дубок

Мой приятель лесник говорил мне, бывало, не раз:

Верь тому, кто себя не спешит выставлять напоказ.

Погляди на дубок, что стоит на опушке лесной.

Позже всех он весной расправляет свой лист вырезной,

И так медленно-медленно тянется вверх от земли,

Что берёзы и вётлы давно его переросли.

Но коренья в земле укрепил он, и дай только срок,

Всех оставит в тени ставший дубом вчерашний дубок,

Встретит бурю любую, спокоен, суров и велик... -

Я слова твои помню, мой старый приятель лесник.

Дымком обвитый светло-серым...

Дымком обвитый светло-серым,

Закат туманно-золотист,

И тихо кружится над сквером

За лето выгоревший лист.

У опустевшего киоска

Скамейку выберем с тобой,

И долго будет папироска

Дымить у ног сама собой.

Ещё по-летнему одеты,

С густым загаром напоказ,

Нетерпеливые студенты

Пройдут поспешно мимо нас.

И я откину мимоходом

С виска седеющую прядь,

И мне студенческие годы

Мои припомнятся опять.

Но осень тихая багряна,

Но дни прозрачны и легки.

И нам с тобою очень рано

Записываться в старики!

Если пальцев ни разу перо тебе не обожгло...

Если пальцев ни разу перо тебе не обожгло,

Не когтили в ночи тебя строчки, что сам сочинил, -

Поищи поскорее другое себе ремесло,

Не надейся, что песня возникнет из пены чернил.

Есть поговорка русская. Она...

Есть поговорка русская. Она

Была мне в детстве как завет дана,

Её отец мой повторял в тиши:

Снял урожай - и вновь поля вспаши.

Я, по отцовским проходя следам,

Ту поговорку сыну передам.

Сын выйдет в поле, скажет в свой черёд:

Былое помни, но гляди вперёд!

Живут заветы прадедов в народе...

Живут заветы прадедов в народе,

Из уст переходящие в уста.

Как человек относится к природе -

Соседи примечают неспроста.

Я сам в лесах бродил не для потехи

И знаю с тех мальчишеских годов:

Кто с топором выходит по орехи,

Тот в жадности своей на всё готов!

Званье поэта

То званье, что Пушкин и Лермонтов,

Некрасов и Тютчев носили,

Живёт не старея, согретое

У самого сердца России.

А кто, к тому званью причисленный,

Не мерит их подвигом труд свой, -

Того ухищренья бессмысленны,

С чернилами вместе сотрутся.

Всегда правдолюбцы-воители,

Чьи в тучах изваяны лица,

В поэте сподвижника видели,

Глядящего вдаль прозорливца.

Под грозами века рождённые,

Не раз убеждались мы снова,

Что только судьбой подтверждённое

Крылатым становится слово.

С пути не вернётся назад оно,

Хоть крылья под ветром натрудит.

Везде, по полёту угадано,

В сердцах оно принято будет.

И детским покажутся лепетом

Пред ним виршеплётов усилья...

О званье, что Пушкин и Лермонтов,

Некрасов и Тютчев носили!

И сам бы я хотел забыть о всяких бреднях...

И сам бы я хотел забыть о всяких бреднях,

Рассудка не терять в удаче и в беде,

Но есть в моей душе какой-то привередник,

Меня за годом год он путает везде.

Чуть что - и приплетёт к удаче неудачу,

Событье сделает из сущей чепухи.

Кляня его, я с ним и радуюсь и плачу

И, может, потому пишу мои стихи.

Избави Бог от поздних сожалений...

Когда нельзя поправить ничего.

Нам так отрадно сквозь туман осенний

Увидеть праздник лета своего.

Но, поразмыслив, мы под звон метели

Всё чаще станем вспоминать о том,

Что сделать мы могли и не сумели,

Что проглядели в лете золотом.

Скорей бы хлынул паводок весенний,

Чтоб год начать, минувшему не льстя.

Избави Бог от поздних сожалений,

Когда поправить ничего нельзя.

Иринка хочет домой

Бросает к нам в окна ветер прямой

Гомон восточного рынка.

«Папа, когда мы поедем домой?» -

Спрашивает Иринка.

«Мы дома и так», - говорю я в ответ,

Комкая край занавески.

Качает головкой она: «Нет, нет,

Дом наш не здесь, а в Смоленске».

Гляжу на неё, удержав с трудом

Тягостный вздох потери:

«В Смоленске немец забрал наш дом,

Поставил пушку у двери.

Сидит он там лютого волка лютей,

Ломает твои игрушки

И взрослых людей, и малых детей

Расстреливает из пушки».

А дочь к моему прижалась плечу,

Задумчивая не по-детски:

«Папочка, милый, домой хочу,

Когда мы будем в Смоленске?»

Как мне жалко людей, про которых...

Как мне жалко людей, про которых

Говорят, что угрюмый их глаз

Видит лишь водоёмы в озёрах,

А в лесу древесины запас;

Кто не может с речушкой сдружиться,

Не заплачет навзрыд с куликом,

Кто не знает, как пахнет душица

На поёмном лугу вечерком;

Никогда не намокнет под ливнем,

Босиком по росе не пройдёт

И под небом пронзительно-синим

Не забудет про дни непогод.

И - о чём бы они ни старались, -

Есть присловье одно про таких:

Ни себе, ни другим не на радость

Суетливые хлопоты их!

Пей же всласть родниковую воду,

Росной свежестью луга дыши.

Кто не любит родную природу -

Тот не знает народной души!

Как могут эти дни забыться...

Как могут эти дни забыться,

Когда на просеке лесной

Мы пили воду из копытца,

Смывая с губ засохший зной.

Качалось небо в пятнах алых.

Мы оставляли на привалах

Зарытых наскоро друзей.

Кто знал такой разлуки горше?

В ней вся глухая скорбь земли.

От Минска, Витебска и Орши

Из окруженья шли и шли.

Не знали, близко иль далече,

Но знали - надобно идти,

Взвалив на согнутые плечи

Всё, что пережито в пути.

Пусть замутились рек истоки,

В крови пожухшая трава,

Но солнце всходит на востоке,

И, значит, Родина жива.

Как полынь, мне хлеб разлуки горек...

Как полынь, мне хлеб разлуки горек,

Долги ночи, беспокойны сны.

Может быть, стихи мои историк

Не запишет в летопись войны.

Может быть, во дни торжеств народных,

Где оркестров полыхает медь,

О привалах, о кострах походных

Будут строки не мои греметь.

Но, один оставшись, мой ровесник

Их откроет, словно свой дневник,

Про себя прочтёт и скажет - есть в них

Дым войны, что в душу мне проник...

Смолкнут хоры, отгремят оркестры,

И в часы раздумья нам опять

Боль, не занесённая в реестры,

Будет жажду сердца утолять.

Как слава непостоянна...

Как слава непостоянна -

Знали и в оны дни:

Сегодня кричат - осанна,

А завтра кричат - распни!

Но что эта участь злая

Тому, кто, душой открыт,

О славе не помышляя,

Дело своё творит!

Творит его неустанно,

Наполнив заботой дни...

Пусть где-то кричат: осанна,

Пусть где-то кричат: распни!

Коктебель

Есть что-то от древней Эллады

В тебе, коктебельская синь.

Трещат, не смолкая, цикады,

Горчайшая пахнет полынь.

Горят черепичные крыши

Домишек, стоящих не в ряд.

На взгорья - всё выше и выше -

Ползёт из долин виноград.

А море всегда пред глазами,

Забыть его мы не вольны,

Торжественный слыша гекзаметр

В размеренном плеске волны.

И вновь его вечной красе я

Дивлюсь на твоём берегу,

И верю: корабль Одиссея

Отсель я увидеть могу.

И верю: у скал Карадага,

В сиянье осеннего дня,

Как моря шипучая влага,

Столетия входят в меня.

Все волны, собой не владея,

Спешат, чтоб к ногам моим лечь,

И чувствую здесь, как нигде, я

Не возраст, а время у плеч.

Кричат грачи, журчат ручьи...

Кричат грачи, журчат ручьи

На все лады.

В снегу следы, не знаю чьи,

Полны воды.

Как будто кто-то шёл без вех,

Без торных троп.

Ступал на этот гиблый снег

И не утоп.

А грач, бросая тень крыла

В проём окна,

Твердит, что так пройти могла

Одна весна.

И, видя тёмный след в снегу,

Я, сам не свой,

С крыльца высокого бегу

Вслед за весной.

Куда ни посмотришь - родные...

Куда ни посмотришь - родные,

Открытые сердцу края.

Я весь пред тобою, Россия,

Судьба моя, совесть моя.

Не ты ли меня окружила

Простором лугов и полей,

Не ты ли меня подружила

С задумчивой музой моей!

Не ты ль полновесного слова

Открыла мне все закрома...

Я знаю - за это сурово

С меня ты и спросишь сама!

Не раз к твоему придорожью

Приду я от песенных рек,

Чтоб даже нечаянной ложью

Тебя не унизить вовек.

Так спрашивай строже - отвечу

За всё: за подруг и друзей,

За самую краткую встречу

С задумчивой музой моей,

За песни, которым впервые

Внимают родные края...

Я весь пред тобою, Россия,

Судьба моя, совесть моя!

Меркнут осеннего неба края...

Меркнут осеннего неба края,

В сумерках смутно лепечет осина...

Ты - возвращённая юность моя

С первым свиданьем у старого тына.

Ты позабыть не успела ещё

Встреч наших кратких условные сроки.

Сядь же поближе, склонись на плечо,

Тёплым дыханьем обдай мои щёки.

Губы к губам моим жадным приблизь,

Иль ты не чувствуешь тайного зова?

Нет, в дни войны мы недаром сошлись

Здесь, в подмосковной деревне Язёво.

Я не ошибся? Ответь поскорей!

Как же мне чище не стать и моложе,

Если ты с юностью схожа моей,

Как дождевые две капельки схожи.

Так же нам светит небес бирюза,

Так же шумят поредевшие рощи...

Да, человек, заглянувший в глаза

Смерти, становится чище и проще!

Что же, прижавшись щекою к щеке,

Ты замолчала? Взгрустнулось немного?

Слышишь? Сирена вопит вдалеке!

Это летят самолеты. Тревога!

Милый друг! Мы мужали на стыке эпох...

Милый друг! Мы мужали на стыке эпох,

Сердцем чувствуя каждый излом.

Нам не раз приходилось прикусывать вздох,

Боль завязывать мёртвым узлом.

Что теперь нам сраженья в табачном дыму

И удары чернильных рапир?

Мы с тобою видали такое, чему

Удивился бы даже Шекспир!

Мы с детства не были заласканы...

Мы с детства не были заласканы.

Нас провожала в путь гроза,

Сама судьба брала за лацканы,

Смотрела прямо нам в глаза.

Но, взгляд встречая неулыбчивый,

Его угрюмым не зови,

На лыжах ночью

На ресницах

Иней серебрится,

Побелели брови под луной.

Ветер злится,

Обжигая лица,

А кругом звенит простор сквозной.

Стынут звёзды на плече твоём.

Волны снега

Вздыбились с разбега,

Разметались брызгами слюды.

Отмечает голубая Вега

Лёгких лыж узорные следы.

Догоняй! Согрела без огня

Ты своей улыбкою меня!

В синей шали

Ты не хороша ли,

Прижму тебя к плечу.

Оттолкну кусты, чтоб не мешали,

И опять за звёздами лечу.

Ветром разделяющая двух,

Крутизна захватывает дух.

Разве поздно

Полночью морозной

След завить

В серебряную нить,

Если сердцем молодость не роздана,

Если снег под лыжами звенит.

Стынут звёзды на плече твоём...

Ночь, поля, и мы с тобой вдвоём.

Наводчик

Не позабыть мне ночи той короткой...

Был май. В лесу черёмуха цвела.

Мы наступали, и прямой наводкой

Артиллеристы били вдоль села.

И, пробираясь меж коряг и кочек,

Когда рассвет вставал, от пепла сед,

Я слышал, приговаривал наводчик:

Вот, в самый раз... Прости меня, сосед!

И вновь взлетало облако рябое,

И вновь шаталась от разрыва мгла...

А мы узнали только после боя,

Что парень был из этого села.

Надпись на книге

От слов, заученных и пресных,

От чувств, что плоти лишены,

Мой современник, мой ровесник,

Мы отвратились в дни войны.

Под визг свинца, под скрежет стали,

Вдали от отчего крыльца

Нас обожгла она, и стали

Огнеупорными сердца.

В них переплавились, как в тигле,

Все наши чувства и мечты,

Мы, возмужав, навек постигли

Закон суровой простоты.

И недоступные гордыне,

И неподкупные во всём,

Ни клятв, ни громких слов отныне

Мы всуе не произнесём.

Зато из нас уверен каждый,

Что светит нам одна звезда,

И на губах, спалённых жаждой,

Нет - значит нет и да - есть да!

Мы узнаём друг друга в песнях,

Что кровью сердца скреплены...

От слов, заученных и пресных,

Мы отвратились в дни войны.

Нам, кто безвестен иль прославлен...

Нам, кто безвестен иль прославлен

Брал века грозный перевал,

Кого рукой железной Сталин

На подвиги благословлял, -

И пережить пришлось так много,

И передумать в краткий срок,

Что суд потомков самый строгий

Мы примем. Был бы впрок урок.

Наш век не ограждал нас от забот...

Наш век не ограждал нас от забот,

Он не кормил нас в детстве соской сладкой.

Для нас в ночи четырнадцатый год

Вставал звездой кровавой над кроваткой.

В тревожных снах, из тьмы и непогод

Отцов мы звали, ждали встречи краткой.

Но срок настал, и сами у ворот

Простились мы, смахнув слезу украдкой.

Наш путь наметил огненный пунктир,

Мы, коротая ночи фронтовые,

Забыли запах обжитых квартир,

Но было нам дано судьбой впервые

Самим творить в дыму сражений мир.

Мы шли на смерть, чтоб ты жила, Россия!

Наше ремесло

Может быть, среди ремёсел трудных

Нет трудней, чем наше ремесло.

В нём всё то, что в праздниках и в буднях

Радостью и горем сердце жгло.

Отдели себя от них, попробуй!

Разве запах отделим от трав,

Разве есть рецепт на тот особый,

Чувства очищающий состав?

И твердим мы всем, кого взманила

Лёгкая удача: не спеши!

Мы перо макаем не в чернила,

А в крутой отстой на дне души.

Сколько нас подстерегает подлых

Мелочей - соблазнов и обид,

Но ведь ремесло поэта - подвиг,

Ставший бытом, чтоб возвысить быт.

Чтобы, если не на ветер бросил,

Слово в каждом сердце проросло.

Потому-то средь земных ремёсел

Всех счастливей наше ремесло.

Не по-праздничному позолоченную...

Не по-праздничному позолоченную,

А по-будничному озабоченную,

Сложа руки сидеть не умевшую,

На виду у меня постаревшую,

Ни морщин, ни седин не считавшую,

Скромной прелести не утерявшую,

Сохранившую глаз свечение,

Мне простившую все огорчения,

Лучших снов своих не забывшую,

Постоянству меня научившую, -

Вот такую, простую и гордую,

Я люблю тебя больше, чем смолоду!

Не сетуй, что перо в руке всё тяжелее...

Не сетуй, что перо в руке всё тяжелее,

Не капелька чернил, а жизнь висит на нём.

Теперь, всю суету отвергнув не жалея,

Ты скажешь только то, что душу жжёт огнём.

Не ты несёшь мне, муза, новости...

Не ты несёшь мне, муза, новости,

Они спешат ко мне чуть свет

В тревожном шелесте газет,

Сигналы радостей и бед,

Гонцы творимой жизнью повести.

Но ты придёшь за ними вслед

И озаришь любой предмет,

И тут тебе замены нет.

Нет, волшебные русские сказки не лгали...

Нет, волшебные русские сказки не лгали

Про Кощееву смерть, про ковёр-самолёт;

Нет, не праздные люди те сказки слагали,

А провидцы, в чьих вымыслах правда живёт, -

Те, кто верил: не вечно, над кладом коснея,

Злой старик будет счастье держать под замком.

Срок желанный придёт, и осилит Кощея

Русский сметливый парень, что слыл простаком.

Он, в беде и в удаче не знавший остуды,

Не боявшийся с детства забот и хлопот,

В руки добрые гусли возьмёт самогуды,

Сапоги-скороходы, ковёр-самолёт.

Как бы прадеды наши суровые жили,

Чем сердца согревали б под небом скупым,

Если б сказок волшебных они не сложили,

Все мечты завещая потомкам своим?

Разве сказки не справдились те в самом деле,

Что светили когда-то, как звёзды в ночи?

Мы Кощея судьбы у себя одолели,

Мы от тайн вековых отыскали ключи.

Перед нами земля в зеленеющих всходах,

Мир, где каждая тропка зовёт нас вперёд.

Мы проходим свой путь в сапогах-скороходах,

Есть и гусли у нас и ковёр-самолёт.

Нам уж снится миров отдалённых соседство,

Тех, что смотрят на землю мильонами глаз...

Мы от предков своих получили в наследство

Жар мечты. Остальное зависит от нас.

О край глухариный, лесная сторожка...

О край глухариный, лесная сторожка,

Лужайка, где воздух как спирт муравьиный.

Там зори калиной ломились в окошко,

А полдни мне пачкали губы малиной.

Там за лето свыкшись со мной понемногу,

Услышав от птиц о моём появленье,

Кусты расступались, давая дорогу,

Орехи мне сыпались прямо в колени.

Криница меня зазывала в овраге,

Свою чистоту соблюдавшая свято.

Там я в тишине без пера и бумаги

Сложил мои первые песни когда-то.

Когда ты приснишься, лесная сторожка,

Без слов позовёшь к глухариному краю, -

И радостно сердцу и грустно немножко,

Что только в стихах я тебя вспоминаю.

Но ты и во сне предвещаешь мне счастье,

Ведёрко малины, орехов лукошко...

Так дай же в окошко твоё постучаться,

Лесная сторожка, лесная сторожка.

Откровенные стихи

Да! Я создал тебя. Ты - моё вдохновенье. Мой вымысел.

Сон весенний, тревожный. Огонь, растворённый в крови!

Разве я тебя встретил? Я в сердце моём тебя выносил,

Вдунул душу живую и дал тебе страсти: «Живи!»

В свете резкого дня поднимаю глаза: не померкла ли

Но, взглянув на тебя, я увидел себя, словно в зеркале:

Ты такая ж, как я, только проще и лучше меня!

Я открыл моё сердце, а вновь не закроешь на ключ его

И не спрячешь тот ключ в потайной уголок от себя.

Так послушай, послушай! Что было в нём самого лучшего,

Сразу отдал тебе я. Возможно ль скупиться, любя?

И от щедрости этой совсем не бедней, а богаче я

Стал, увидев тебя, словно сбывшийся сон наяву.

И стою удивлён, как вернувшие зренье незрячие,

Что вбирают всем телом нахлынувшую синеву!

Загляни ж в моё сердце. Любовь твоя чище и строже той

Беспокойной любви, у которой ожогов не счесть.

Принимаешь такого? С ошибками юности прожитой?

И ответила ты: «Принимаю такого, как есть!»

Ты не требуешь клятв. Ты мне веришь, и если я вздумаю

Не поверить тебе и хоть словом обижу тебя,

Пусть дыханье тоски твоей в сердце погасит звезду мою,

Всё, чем я дорожил, всё, чем жил, навсегда истребя!

Пусть, когда вдохновенье придёт, немотой меня мучая,

Я пойму - о любви говорить я утратил права,

При моём приближенье река замолкает гремучая,

Цвет садов опадает, желтеет и вянет трава.

Пусть, когда я открою любимую книгу, почувствую

В каждом слове укор, в каждой строчке немой приговор,

Пусть друзья отшатнутся. Я верность ценить научусь твою,

Что открылась мне в юности и примелькалась с тех пор.

Время выжгло в сердцах наших верности мету особую,

Но увидеть её можно, только навек полюбя!

Если я упрекну тебя, если я только попробую

Упрекнуть - это значит, что я недостоин тебя.

А над нами друзья понемногу подшучивать начали,

Что друг в дружку, как в юности, мы влюблены до сих пор.

Пусть их шутят! И впрямь влюблены мы! А так ли, иначе ли,

Чем семнадцатилетние, - это пустой разговор.

И когда обернёшься на годы, что вместе мы прожили,

Разве в памяти будешь одну только юность беречь?

Ну, скажи откровенно: друг другу теперь не дороже ли

Стали мы, чем тогда, в пору первых признаний и встреч?

Что мы знали тогда? Что мы видели в жизни? Ни опыта,

Ни бессонных раздумий, ни горечи терпкой утрат!

Это было потом, вместе нажито нами и добыто,

Как скупой наш уют, где я каждой подробности рад.

Но горячее сердце нетронутым время оставило,

Даже искры в глазах встречный ветер нам не погасил.

Постоянство в любви - это зрелости первое правило,

Равновесье надёжное замыслов наших и сил.

Первый снег

Серебряной звездой летит в ладони детство,

Мерцает и звенит, спеша уверить всех,

Что жить нам - не устать, глядеть - не наглядеться

На этот первый снег, на этот первый снег.

Распахнут твой платок, у ног лежит гребёнка,

Синицы за тобой следят из-под застрех.

А ты стоишь тиха, как тайный вздох ребёнка,

Как этот первый снег, как этот первый снег.

Мы встретились опять. К чему ж твоя тревога?

Немало впереди у нас дорог и вех.

Благодари судьбу у отчего порога

За этот первый снег, за этот первый снег.

Письмо

Писать всю ночь письмо. Писать, ещё не зная,

Сумеешь ли послать. И всё-таки писать.

Для самого себя. Поймёшь ли ты, родная,

Что я хотел сказать? Нет, спутался опять!

Писать всю ночь письмо. Писать, не ожидая,

Что твой ответ придёт. И всё-таки писать.

Так вызывать тебя в разлуке мог всегда я,

И верю, что теперь ты явишься опять.

Незримая, войдёшь в мою палатку мимо

Всех часовых. Войдёшь, как входит запах трав.

Как входит лунный дым. Ты мне необходима, -

И ты пришла ко мне. Так разве я не прав?

Я навсегда тебя запомню - вот такую,

Усталую, в росе. Постой, не прекословь.

За тридевять земель, узнав, как я тоскую,

Спешила ты ко мне. И это есть любовь!

Письмо и карточка в конверте...

Письмо и карточка в конверте,

Написан чётко адрес твой.

Обязан быть готовым к смерти

Солдат, не раз ходивший в бой.

Мы здесь привыкли к этой мысли

И, жажду жизни затая,

Висим на шатком коромысле

У самой грани бытия...

Пусть нелегко нам, ну так что же,

К нам век тревожный наш ревнив.

Мы чище сделались и строже,

Всё суетное отстранив.

И мерой нас какой ни мерьте,

Как ни оценивайте нас,

Мы здесь в глаза глядели смерти,

И мы не опустили глаз!

Помыслить горько мне: Я разум твой, природа...

Помыслить горько мне: «Я разум твой, природа»,

Когда передо мной лежит притихший дол,

Где ядовитым стал священный запах мёда

И губит злая пыль любимиц музы - пчёл.

«Век химии настал», - трещит мне в уши мода.

О химия, не дай темнить твой ореол.

Оставь моей земле священный запах мёда,

Не убивай на ней любимиц музы - пчёл!

Нет-нет и покажу язык.

Не в школе, а в родных урочищах

Учил я первый свой урок.

Под кронами дерев рокочущих,

Что песни мне копили впрок.

Ещё и азбуки не знаючи,

Не торопясь за парту сесть,

Я на снегу старался заячью

И лисью скоропись прочесть.

Сорочий почерк, почерк галочий

Я мимоходом разбирал,

И лишь потом крючки да палочки

Сам выводить в тетрадке стал,

Старался быть, как мог, прилежнее,

Но часто двойки нёс домой

За то, что видел поле снежное,

А не тетрадь перед собой.

Зубрил я правила грамматики,

А влёк меня живой язык.

Так пусть угрюмые догматики

Ворчат. Я к этому привык.

Слышишь, плачет иволга от счастья...

Слышишь, плачет иволга от счастья

Где-то за рекой, в березняке.

Вновь кому-то с кем-то там встречаться

Тебя забыть? Ты думаешь, так просто

Тебя забыть, сердца разъединить,

Как в раннем детстве, досчитавши до ста,

Заснуть, порвав дневных событий нить?

Какая ты наивная! Какая

Смешная ты! Да у меня в ушах

Стучится в сердце мне твой лёгкий шаг.

Ты по ночам, повелевая снами,

Ко мне приходишь, горячишь мне кровь

И всё, что вместе пережито нами,

Передо мной развёртываешь вновь.

И всё теперь мне дорого. Я даже

Размолвки наши горем не зову!

Проснувшись, я ищу тебя: когда же

Тебя увижу снова наяву?..

Я буду лучше, чем тогда. Не здесь ли

Копил я нежность, ото всех тая?

Ну как же я тебя забуду, если

Ты - это я? Ты - молодость моя!

Но приказало время: всё изведай!

Пусть выступает в письмах кровь из строк.

Нам обусловлен на войне победой

И срок разлуки и свиданья срок.

Так что ж в глаза заглядывать надежде,

Снов моих заветных не тревожь.

Разве ты не чувствуешь, что дымом

Я пропах у роковой черты?

Что с таким суровым, нелюдимым

Будешь делать, ласковая, ты?

Ты такой мне стал дороже вдвое,

Я тебя такого и зову.

Улеглась пурга. На белом склоне...

Улеглась пурга. На белом склоне

Тень зари широкая лежит.

Скачут рысью взмыленные кони,

Снег сухой летит из-под копыт.

Милый край! То снимет шапку ёлка,

То берёзка рукавом тряхнёт.

Вон и домик на краю посёлка,

Кони сами станут у ворот.

Подойдут соседи: «Здравствуй, здравствуй,

Сколько зим тут не был, сколько лет!

В поле бегал паренёк вихрастый,

А теперь, гляди, интеллигент!»

Вкруг стола за мирным самоваром

Соберутся давние друзья

Рассказать, что прожиты недаром

Дни, каких и выдумать нельзя!

Всё народ серьёзный, возмужалый,

Тот учитель, этот агроном.

Даже стыдно намекнуть, пожалуй,

Про былые шалости в ночном.

Только нет, мы не стыдимся детства,

Что пропахло дымом костерков,

И, когда получше приглядеться,

В нас узнаешь прежних пареньков.

И ещё не раз мы в час заката

Вспомним вновь, придя на старый след,

Всех, кого любили здесь когда-то,

Всё равно - любили нас иль нет!

Жёлтый пух ребячества развеяв,

Мы глаза не сузили свои,

Только в дружбе сделались трезвее,

Стали постояннее в любви!

Февраль... Теплом дразнить он рад...

Февраль... Теплом дразнить он рад,

И как не верить тут,

Когда щеглы весь день свистят,

Весну в поля зовут.

Ты ждал: расплачется зима,

Сжав снежный ком в горсти,

И вдруг такая кутерьма -

Пошла метель мести.

Метёт и день, метёт и два,

И нету ей конца.

Проложишь след едва-едва

К соседу до крыльца.

Сосед - охотник. Он всегда

Всё знает наперёд.

И коль соврёт, так не беда, -

Уж очень складно врёт.

У старика довольный вид,

Погоде не под стать.

А что? Зима не зря спешит

Запас свой вытрясать.

Февраль не даст отсрочки ей,

Он медлить не привык...

И ты уж смотришь веселей,

Хоть знаешь - врёт старик.

Метель метёт, да как метёт, -

И свету не видать!

Но сердце верит, сердце ждёт,

И не устанет ждать.

А поутру, пораньше встав,

Ты улыбнёшься вдруг:

А ведь старик, выходит, прав,

Всё улеглось вокруг.

Иль это длится сон? Но сна

Нет ни в одном глазу.

Что б у них ни случилось в дому,

Работяги двужильные эти

Не пойдут на поклон ни к кому.

Не заплачут, на улицу выйдя,

Всё, как есть, из избы вынося...

Я на предков моих не в обиде,

Коль характером в них удался!

Я силков по кустам не ставил...

Я силков по кустам не ставил,

Птичьим песням внимал, как чуду,

И сказал мне мой дядя Павел,

Что хозяином я не буду,

Что хозяйничать без старанья -

То ж, что пиво варить без хмеля,

Что испортил меня Ананья,

Старый сказочник и пустомеля.

Ходит-бродит старик без толку

Да считает тропинки в поле.

Пусть бы снял со стены двустволку,

Подстрелил хоть ворону, что ли.

Только что мне укор тот горький!

Я не знал ничего желанней,

Как пройтись поутру на зорьке

По полям и лугам с Ананьей.

Знал он там уголки такие,

Где бродил лишь журавль картавый,

Потому что всю жизнь мирские

Охранял он хлеба и травы.

Он всему, что цвело и пело,

И хозяином был, и другом.

Перед ним раскрывался смело

Каждый лист на стебле упругом.

Каждый куст просился в соседство,

Каждый колос тянулся с лаской.

Стало правдой большого сердца

То, что людям казалось сказкой.

И везде, где сияли воды,

Где курились луга туманом,

На весёлом пиру природы

Был он гостем самым желанным.

Он ошибся, мой дядя Павел,

Не увидевший правды в сказке.

Дед Ананья мой взгляд направил

В мир, обжитый им по-хозяйски.

И когда теперь ранней ранью

Я иду по родному краю, -

Первым долгом его, Ананью,

Добрым словом я поминаю.

Яблоки

Сад задыхается. В полдень глуше

Капает с веток тяжёлый зной.

Яблоки вызревшие и груши

Светят горячею желтизной.

Тень распахнётся ещё не скоро.

Хочется скрыться на полчаса

В частый вишенник у забора,

Где не просохла ещё роса.

Здесь мы встречались, бывало, летом,

Ночи просиживали напролёт.

Как же не вспомнить сейчас об этом,

Если не виделись целый год?

На языке присыхает слово,

Жажда накапливается во рту.

Губ твоих чувствую теплоту!

Снова к тебе на колени лягут

Руки обветренные мои.

Ты ведь меня не забыла за год?

Не разлюбила ты? Не таи!

Нет! Улыбнулась не как чужая,

Руку пожала, как близким жмут...

Так же смутилась, как уезжая

Прошлой осенью в институт.

Помню, один возвращался к дому -

Словно искал твой след у реки.

В ночь беспокойную молодому

В тёплую горсть не зажать тоски.

В сад выхожу, а в саду просторно...

Осень - куда я ни загляну.

Кажется, в яблоках видны зёрна,

Если рассматривать на луну.

Яблоки ждут не дождутся сбора,

Падают мягко у ног моих,

Словно почуявшие, что скоро

Утренник первый пронижет их.

А я на дорогу гляжу сквозь ветви,

Туда, где стелются зеленя.

Нет расстояний таких на свете,

Чтоб отделили тебя от меня!

Может, к тебе донеслось то слово,

Ветром подхваченное на лету...

Запах волос твоих слышу снова,

Губ твоих чувствую теплоту.

Ясный день мне предвещают зори...

Ясный день мне предвещают зори

Иль к ненастью расстилают дым, -

Русь моя, и в радости и в горе

Верю я, что рос, тобой храним.

Если падал духом я, бывало,

Если жил не поднимая глаз, -

В самый трудный, в самый горький час.

Я на зов твой шёл, душой воспрянув,

Уходя от смутной маеты,

И меня из дебрей и туманов

Выводила на дорогу ты.

Исцеляла мне любые раны

С жита набегающей волной,

Шумом леса, тишиной поляны,

Всем настоем силы земляной.

Потому, из края в край кочуя,

Я тебя везде узнаю, Русь.

И когда стихи мои шепчу я,

Всё тебе, всегда тебе молюсь.